1890

Хорошо ли я прожил до нынешнего дня, плохо ли, но пройдено немало. Всего было вдоволь в этой жизни: и споров, и тягостных пересудов, и борьбы, и недостойных ссор… Но вот, когда уже виден конец пути, когда обессилел и устал душой, я убеждаюсь в бесплодности своих благих намерений, в суетности и бренности человеческой жизни..

И терзает мысль: чему же посвятить остаток дней своих? Чем заняться?

Попытаться облегчить страдания народа? Невозможно. Народ неуправляем. На это идет только тот, кому судьбой уготованы людская неблагодарность и проклятия, или молодежь, чье сердце горячо и не изведало еще горечи поражений. Меня же, знающего эту истину, сохрани аллах от искушения.

Может быть, умножать стада? Не хочу. Пусть дети, если им надобно, разводят скот сами. Было бы грешно тратить последние силы на то, чтобы облегчить существование воров, лиходеев и попрошаек.

Постигать науки и дальше? Не получается. Некому передать свои знания, как и не у кого взять их. Что толку сидеть в безлюдной пустыне, разложив дорогой товар и держа в руке аршин? Когда не с кем поделиться своим горем или радостью, то и сама наука оборачивается тягостью: быстрее старит человека.

А может, посвятить себя служению вере? Не выходит. Для веры, прежде всего, нужен покой. Откуда взяться благочестию, когда ни в чувствах моих, ни в повсед

невной жизни нет успокоения и в помине? Эта земля не терпит богомольцев.

Заняться воспитанием детей? Не могу. Воспитывал бы, если б знал, как и чему их учить, и нужно ли это вообще народу, который я вижу сегодня. Не представляю будущего детей, достойного применения их образованию и силам, потому не мыслю и пути воспитания.

  Наконец, решил: возьму в спутники бумагу и чернила и стану записывать все свои  мысли. Может быть, кому-то придется по душе какое-нибудь мое Слово, он перепишет его для себя или просто запомнит; а если нет — мои слова, как говорится, останутся при мне.

На этом я остановился, и нет у меня иного занятия, чем письмо.